Есть факт — накануне Симон Каин впал в летаргический сон — и есть три вопроса. Ни на один из них вразумительного ответа Бакалавр не получает. Казалось бы, правящее семейство: сплошь судьи, философы и прочие теоретики — а всё-таки провинциальная степенность пробирается даже в самые светлые умы.

«Когда следует ожидать его пробуждения?»

Виктор Каин производит впечатление человека обстоятельного, но говорит: «Не раньше, чем Симон сам решит, что пришла пора возвращаться». Сам, значит. Из летаргии. Ну-ну.

«Как часто ходят поезда?»

Виктор Каин вздыхает, улыбается тихой улыбкой и говорит: «Следующий прибывает завтра в полдень. Это последний... в ближайшее время». Что такое — ближайшее время? Чепуха.

«Воздух у вас тут всегда такой мерзкий?»

На это Виктор не говорит ничего.

Бакалавр обещает, что вернётся завтра. И ещё через день. Будет возвращаться до тех пор, пока Симон Каин не соизволит открыть глаза. Всё это, разумеется, не вслух, а только про себя, чтобы прочно зафиксировать в памяти: без доказательства каиновского бессмертия (можно — души, желательно — тела) путь в Столицу ему заказан.

До Омута недалеко, но Бакалавр проходит мимо, глубже вдавливая в мостовую подножную пыль. На сегодня у него в планах — ещё один визит вежливости. Каины ожиданий не оправдали: может, хотя бы Исидору удастся пролить свет на состояние Симона. Или — на расписание поездов.

Пересекая очередной мост, Бакалавр дёргает подбородком прочь от спёртого воздуха и думает, что нашёл ответ на третий свой вопрос совершенно самостоятельно.

Что ж.

Выспросить у прохожих, где квартирует Исидор, оказывается на удивление просто: первый попавшийся на глаза мальчишка, утирая нос кулаком, бормочет что-то про дом в соседнем квартале, «ну обычный такой домишко, рядом совсем; не знаешь, что ль?» Не знает. Просит: поточнее, почётче, поконкретнее; но добивается только того, что шкет всплёскивает руками, хватается за полу плаща и сам тянет Бакалавра за собой. Довольно авторитарно.

Примечательным дом и вправду не назовёшь. Бакалавр задумчиво глядит на порог и одёргивает себя: что же, от провинциального знахаря обязательно ожидать жизни в шалаше из бычьих шкур или посреди этих, с позволения сказать, степей? Столичные предрассудки. Любой здравомыслящий человек предпочёл бы тёплую постель этим варварским порядкам.

Он стучит в дверь трижды и отступает на шаг.

Весьма, кстати, своевременно. В силуэте, возникающем на несколько секунд в окне повыше, Бакалавр не считывает ни одного признака Исидора. Либо пожилые лекари здесь к старости достигают совсем уж недюжинного роста, либо...

Он тянет руку поближе к револьверу прежде, чем открывается дверь. Это — на всякий случай.

— Исидор Бурах, — роняет Бакалавр, в упор разглядывая чужую физиономию, — здесь живёт?

Тот ещё персонаж. Таких в Столице стараются не пускать близко к детям, женщинам и местам общественного значения.

— Бакалавр Даниил Данковский. По делу.

Чтобы смотреть свысока, совсем необязательно превосходить собеседника в росте. Бакалавр хмыкает кратко и без лишнего стеснения оглядывает Рубина в упор: грубые, будто вылепленные из глины черты лица рука об руку с зычным голосом. Местный воздух, по его расчётам, должен влиять на местных весьма губительным образом, но Станислав Рубин всё равно умудрился вымахать и ввысь, и вширь. Какая-то интрига, не иначе.

Слово «ученик» первым выбивает Бакалавра из колеи и заставляет нахмуриться. Ну конечно. Проще поверить в то, что этот самый Рубин позарился на чужую собственность и влез в окно — скажем, вон в то, приоткрытое, — пока хозяина не было дома. А теперь, когда его застали врасплох, силится сложить неумелую ложь в мнимую правду.

Что-то, впрочем, не позволяет Бакалавру поставить на этом точку: может, отчаяние, с которым Рубин стирает с лица тяжёлую усталость, или глухой взгляд, ударяющийся о рассеянные по полу крошки, о пол и дальше, мимо, насквозь.

— Теперь — не единственный, — с сухой улыбкой отмечает Бакалавр, спрятав так и не пригодившийся револьвер обратно за складки плаща. — Я состоял с Исидором в многолетней переписке. Он пригласил меня сюда; это нужно для моих изысканий.

Было.

Было нужно.

Мысли о Каиных настроения отнюдь не улучшают, и Бакалавр гонит их усилием мысли, как взмахом ладони — скопившихся у порога птиц.

— Я рассчитывал на то, что сумею лично обсудить с ним сложившиеся обстоятельства, но... — Он одаряет Рубина ещё одним долгим взглядом и принуждённо пожимает плечами: — Думаю, вы тоже сумеете ответить на пару моих вопросов. Например: как давно ушёл Исидор?

Неизвестность Бакалавра не устраивает. Неизвестно, когда Симон Каин возвратится из своих летаргических странствий. Неизвестно, когда Исидор Бурах вернётся домой из странствий менее летаргических. А ему, Даниилу Данковскому, стало быть, суждено усердно сидеть на месте, потчевать эту несчастную — Еву — светскими разговорами и дожидаться, пока кто-нибудь наконец соблаговолит обратиться к нему по делу?

Налицо захолустная нерасторопность.

Местным, может быть, и вправду принадлежит всё время на свете, но у Бакалавра таких богатств нет. Не сейчас, не в этот день и не в том положении, какое уготовано теперь Танатике.

— Симон Каин, — продолжает Бакалавр сразу вслед. — Исидор передал мне, что этот человек наделён определённым даром: в народе он известен под термином «бессмертие». В настоящий момент Симон — как вам, надеюсь, известно — находится в состоянии летаргического сна.

Хочется верить, что Станиславу Рубину не придётся читать сокращённую лекцию о живых трупах и витальных функциях.

— Следовательно, поговорить с ним я не могу, а почтенные родственники Симона и не думают подпускать меня к его телу.

Взгляд Бакалавра говорит: «Поразительная халатность».

Напряжённые мышцы лица Бакалавра говорят: «Удивляться здесь нечему, но это, пожалуй, досадно».

Сам Бакалавр говорит:

— Возможно, вы, будучи учеником Исидора, достигли в этом деле бóльших успехов.

И добавляет, закрывая за собой дверь и последний путь к отступлению:

— Расскажите мне.

Отредактировано Даниил Данковский (6 июня 03:00:43)