Что заставляет Гермиону возиться с ним, пытаясь проявить заботу и понимание к нему, в ситуации, где они оказались вдвоем, в густом лесу, из которого все еще нельзя трансгрессировать или послать весточку кому-то из ордена Феникса? Внутренний компас, отвечающий за то, что так - правильно. Все имеют право на второй шанс, даже Малфой.

В какой-то момент рука дергается и в голове мелькает мысль о том, чтобы помочь ему расстегнуть пуговицы на рубашке, но подобное даже в нынешней ситуации крайне смущает ее, поэтому Грейнджер предпочитает дождаться момента, когда Драко закончит свои раздевания самостоятельно, внутренне мотивируя (и успокаивая свою совесть) тем, что едва ли Малфой будет рад такого рода помощи. Ведь подобное покажет, что сейчас он даже не может справиться с такой элементарной вещью самостоятельно, без помощи грязнокровки. Это оскорбление теперь вырезано у нее не только в душе, но и на коже. Какая ирония, что сделали подобное с ней - родственники. Яблоко от яблони недалеко падает? Или как говорится у чистокровных волшебников, дурная кровь способна испортить всю ветвь, ведь не зря непокорных отпрысков выжигают с фамильных деревьев, если что-то идет не так. Интересно, родители Малфоя поставили на нем паленную темную точку или надеются, что их благоразумный сынок вернется в ледяные объятья Темного лорда?

И только сейчас Гермиона осознает, что совершенно не знает, что именно случилось с семьей Малфоя, где они и самое главное - на чьей стороне? Тоже на стороне Ордена Феникса или также, как и ее - отрезаны от этой войны магическими чарами? А если его шантажируют и весь "добрый" Малфой на самом деле прикрытие для того, чтобы Темный Лорд знал об их планах? Гермиона явно не видит рану перед собой и слова Малфоя заставляют ее вернуться в реальность и сосредоточиться на насущных проблемах. О глобальном выборе добра или зла она задумается позже, когда они выберутся из этого проклятого леса.

На следующую фразу Малфоя она словно подбирается, отгораживаясь невидимой стеной, словно отстраняется даже физически, чувствуя себя крайне неуверенно, как в школе. Как раньше. Словно и не было этой войны. Она корчит ему кривую мину и достает палочку.

- Может наследник благородного рода тогда излечит себя сам? - выплевывает она презрительно, словно подобное обращение звучит оскорблением не хуже, чем "грязнокровка". - Ах да, я забыла, наличие мозгов не зависит от чистоты крови, - Гермиона вытаскивает палочку, направляя ее на Малфоя,точнее ему в бок. Есть заклинание, позволяющее залечить даже такие раны и Гренджер специально его учила, когда они собирались на поиски крестражей. Вот только она им не пользовалась, предпочитая более надежный способ - зелья. Сейчас выбирать не приходилось.

Вуленла... вилнера.... - она искренне старается вспомнить, но боится ошибиться. А если она неправильно его произнесет и станет только хуже? С другой стороны обычно заклинания просто не срабатывают, если ты делаешь это неправильно. Гермиона чертит палочкой очень сложный узор, отрабатывая движение несколько раз. Даже если получится хотя бы немного облегчить страдания Малфоя, и остановить кровотечение, Гермиона готова палочку поставить на кон, что вместе со сносным самочувствием вернется и весь яд, который Драко так долго собирал, если в состоянии на грани смерти он способен таким образом "общаться", то что говорить о том, что будет, если ему полегчает?

А может ничего не делать? - трусливо думает Гермиона, но через секунду берет себя в руки:
- Вулнера санентур, - произносит она уверенным голосом, выполняя сложный пас волшебной палочкой, напоминающий крестообразную строчку швов, соединяющий месиво кусков в том месте, где сияет рана Малфоя. Вот только... в учебнике явно не говорится, что за подобное заклинание следует хоть как-то расплачиваться.

В какой-то момент Гермиона начинает ощущать металлический привкус во рту и легкое головокружение, но упорно продолжает манипуляции палочкой, заставляя "куски" кожи сползаться и сращиваться, убирая внутреннее кровотечение, если оно было. Гренджер, сосредоточенная на произносимом заклинании, находящаяся словно в неком подобие транса, едва ли замечает, что из носа начинает капать уже ее собственная кровь.

Нельзя сказать, что она не любила Редклиф. О нет. Она ненавидела этот городишко всеми фибрами души. И, вполне возможно, что это было не правильно. Что нельзя переносить свою злость на Алексиуса на весь город, но нет. Она могла себе это позволить. И сохранять при всем доброжелательную улыбку. Пополам с желанием убраться отсюда так далеко, как только это вообще возможно.
— Хорошо, что леди Вивьен не пошла с нами... Мне кажется еще один визит в Редклиф добил бы ее и без того тонкую душевную организацию, — она хмыкнула, преодолевая очередной овраг. Нет, конечно Эвелин прекрасно понимала, что мадам де Фер гораздо сильнее их всех вместе взятых, но не ситуация была слишком... неприятной, чтобы не пошутить. Пусть и крайне неудачно.
Женщина провела пальцами по юбке своего черного наряда, слегка приподняв ее полы, дабы не запачкать в очередной луже. К местному климату она никак не могла привыкнуть. Вечная грязь, это вообще можно было назвать разновидностью климата? Спокойно, Эвелин, у тебя есть проблемы покруче, чем грязь на платье и этот городок. И чем все кто тут живут тоже. Тревельян спустилась по лестнице, ведущей от ворот, по дуге обходя один из домов на пристани.
Из чистого любопытства она сунулась туда пару недель назад. И вылетела как ошпаренная, чуть не сбив Быка вместе с Блэкволом. А это та еще задача, ибо один тяжело вооруженный воин, а второй вообще двухметровый кунари, которому она до плеча доставала разве что в прыжке. Но тут была причина. После которой Первую чародейку чуть не спалила заживо Вестница Андрасте. Черепа усмиренных. Тех, кто пошел за этими магами. Надеялся на их защиту, и тех кого они просто так отдали бешеному магистру на опыты. Даже сейчас, при воспоминании о том месте, у нее шли мурашки по спине, а руки сами тянулись к посоху.
— Сядете где-нибудь подальше в зале, — она улыбается своим спутникам, толкая дверь в таверну. Сказать, что от вербовки она никогда ничего не ожидала, значит ничего не сказать. Ну и, по чести, Эвелин впервые шла вот так вот чисто для того, чтобы кого  то завербовать. Обычно оно получалось само по себе. Поговорили, поняли, что этот человек им нужен — уговорили и пошли дальше по своим делам.
Бык, Дориан и Блэквол куда то испрарились практически сразу. Чего она конечно, от них не очень то и ожидала. Это вообще сложно ожидать от троих мужчин, но смешаться с местными получилось.
Народу здесь было как грязи. И интересно, как по мнению Лелианны она должна здесь найти героиню Ферелдена? Может быть не стоило так отсылать Блэкволла? Может он знает ее в лицо? Подавив желание оглянуться по сторонам, в поисках друга, женщина направилась к барной стойке. Местное пойло ее интересовало в последнюю очередь, как и сброд, который сидел за столиками. Пьяных людей она вообще  не переваривала. И не то чтобы ее можно было назвать снобом, нет Тревельян могла позволить себе бокал вина в приятной компании и в красивом месте. Например в беседках Вал Руайо  или в собственной спальне в Скайхолде. Да и их таверна была не в пример чище. Или просто она опять придирается, потому что плохие воспоминания? Так. Взять себя в руки и перестать страдать прошлым.
Да сколько же тут гномов?... Она насчитала уже штук десять. Такое ощущение, что мироздание над ней просто издевается. Их всех что ли надо поспрашивать, где же и кто же из вас та самая героиня мора, чтоб ее?

В ушах застыл монотонный вой гибнущей подземки, та его часть, что не была пожрана бездонными туннелями, кротовьими норами изрывшими твердь под Нью-Йорком, сделавшими основу шаткой, непрочной. Ударить тут, ударить там, выбить опоры и клинья – и огромный город шатнётся влево, завалится вправо, в секунды рухнет, как карточный домик. С ним сгинут все люди. Бессердечные нескончаемые толпы, человеческий муравейник: уличные попрошайки в грубо залатанных штанах и с голодными глазами, слепые счастливые семьи, румяные булочники и серьёзные банкиры, орущие песни забулдыги и ушлые карманники, хмурые полицейские и перемазанные сажей фабричные рабочие. Волшебники и не-маги. Все будут равны перед ликом смерти. Немного честности этому городу не повредит…
- Всё позади, - шептали голоса ласково и убаюкивающе. Каким-то образом им удавалось заглушать стоны выгибающихся балок и рёв выдираемых вместе с рельсами шпал. – Всё закончилось. Мы позаботимся о себе. Мы позаботимся обо всём.
Шептали дети без лиц, давно сгинувшие. Их души были пойманы темнотой, как паучьей паутиной, и не добрались до Рая. Теперь дети жили в тенях, жили под сердцем мальчишки-обскура, жили в шипящем вокруг него сонме чёрного клубящегося песка. Они знали, о чём говорили. Они были всесильны и жаждали уничтожить город, который не принёс счастья Криденсу Бэрбоуну.
Внизу был кто-то. Внизу – трое. Незнакомец, убеждающий успокоиться и присмирить внутреннюю тьму. Обманщик, убеждённый в том, что Криденс настолько глуп, что послушается его сразу после раскрывшейся лжи. Спасительница, чья помощь никогда не приходила ко времени. Никого из троих не хотелось слушать. Их временное перемирие отдавало фальшью. И не зря.
Тьма ощерилась жуткой пастью, почуяв приближение группы волшебников. Трое внизу протестовали, пытались остановить криками и жестами ведомых темнокожей женщиной, но были бессильны. Очевидно, был дан приказ разобраться с угрозой, устранить мальчишку, которому более нет места ни среди обычных людей, ни среди волшебников.
Слепящие вспышки ударились в темноту, разрывая её в клочья. Криденс не чувствовал боли, но кричал от страха, от первобытного ужаса, потому что понял: его не пытались убить, из него выдирали обскури. Он чувствовал, как магическими зарядами выбивают нечто жизненно-важное, нечто, без чего он не сможет существовать, как без скелета – чёрную, безобразную, грязную душу, которая одна и замены ни для кого не предусмотрено. Пусть пропиталась дешёвой типографской краской, впитавшейся через пальцы и отравившей кровь, пусть переплелась с тварью, способной только убивать… пусть. Уж лучше такая, чем вовсе никакой. Лучше держаться за неё, чем окончить век в лечебнице для душевнобольных, день за днём глядя пустым взглядом на пейзаж за окном. Лучше погибнуть вместе, если выбора нет.
«Я не хочу умирать, - билось в голове, вторя колотящемуся в висках пульсу, - Господи, пожалуйста, я не хочу умирать».
Юноша вцепился в грудь обеими руками. Глупо. Как будто ему удалось бы удержать хоть что-то… хоть кого-то…
Мгновение – и всё пропало.
***
Стоило носителю лишиться чувств, как обскури, недолго повисев в углу, никем не замеченное, ускользнуло. Оно поднялось над крышами, позволило ветру сопроводить себя за кварталы от того места, где самозванец с выцветшими волосами и жутким взглядом был взят под арест магами, где в руинах лежала станция метро и не было места, чтобы спрятаться. Нужно было укрытие получше.
Сперва обскури понесло мальчишку к приюту, в котором он прожил большую часть жизни. Туда, куда они возвращались каждой ночью, разорив дом очередной надменной дамочки или размозжив об стену машину нахального толстосума. Увы, от здания мало что осталось. Обрушившийся потолок, груда кирпичей вместо стены, переломанная мебель… люди, склонившиеся над телами женщины и девушки, люди в костюмах, плащах и шляпах, люди с волшебными палочками в руках, как те, в метро. Маги. Живая тьма зашипела, метнулась в обратном направлении, проскользнула в щель под окном одной из квартир в доме напротив. Это была детская спальня. В кровати ворочался и сопел малыш. Обскури подобралось к нему ближе, чтобы почуять возможную угрозу, но ребёнок спал крепко. Ему снился плохой сон: о монстре из-под кровати или о тьме, просочившейся между оконными рамами. Он бы тоже сгодился. Простая добыча. Маленькое тело, которому расти и многое переживать. Руки и спина, на которых столько места для шрамов. Тщедушная душонка, которую легко потеснить на задворки сознания. Безропотность. Славный каждодневный пир. Клочок темноты застыл у носа малыша, готовясь со следующим вдохом проникнуть внутрь нового носителя, но что-то сказало: «Нет», что-то заставило невесомое обскури потяжелеть и ссыпаться на одеяло, а следом – на пол.
Вторая воля.
Его воля.
Нынешний, ещё не ставший прошлым, мальчишка не собирался сдаваться. Всё думал о том, что ему, убийце и монстру, незачем больше жить, что он должен умереть как можно скорее, но… когда доходило до дела, Криденс Бэрбоун хватался за жизнь железной хваткой. Не только за свою. За жизнь незнакомого малыша – тоже. И даже за жизнь самозванца и лжеца, которого следовало бы уничтожить первым. Как ни старалось, обскури не могло переломить волю носителя, даже когда он был настолько слаб. Приходилось с этим мириться ради общего выживания.
Ни к чему было оставаться в спальне дольше, раззадоривая голод. Существо покинуло квартиру через окно на противоположной стене здания, сползло по стене и нырнуло в канализационный люк, чтобы никому не попасться на глаза. На поверхности начинался дождь, но людей на улицах всё ещё слишком много.
Квартал, выходящий на железную дорогу, сажа и копоть, родная стихия. Дома, похожие один на другой поболее тех, что стояли рядом с приютом. Подходящее место, где не будут сразу искать. В таких местах, как считается, принято встречать смерть, а не начинать новую жизнь после побега от неминуемой гибели.
Пометавшись по дому, обскури совсем ослабло, стало ничтожной тенью от прежней разрушительной бури. Нужна была подпитка, но тот, от кого оно кормилось, провалился в забытьё. Это следовало немедля исправить.
Окончательно утомившись, магический паразит вернул носителя в материальный мир, просыпался внутрь под кожу и привычно свился, сжался комком под сердцем. Обскури не собиралось отдыхать. Должно было стоять на страже, копить силы. Волшебники могли вернуться в любой момент, чтобы довершить начатое. И живая тьма не собиралась сдаваться без боя…
***
Очнувшись, Криденс не почувствовал ничего. Не было жалящей боли и ярких вспышек, грохота и лязга металла, грозового запаха от молний, рождённых волшебными палочками. Даже шёпота – не было. Юноша остался один в пустоте, лишённой красок и звуков. Потрогал дощатый пол, но ощущения обманывали – казалось, ладонь легла за лёд, холодный и гладкий.
Он был в каком-то доме. Всё серо – не понять, куда попал, знакомое это место или нет. Не похоже на тюрьму, куда волшебники могли бы отправить обскура. Не приют, ведь дом «Второго Салема» разрушен. Чьё-то жилище? Но как получилось сбежать? Все те маги, настигшие его в подземке, не могли промахнуться, не могли упустить то, чего так боялись.
Попытка встать оказалась бесполезна. Несмотря на полное отсутствие боли и ран, тело было тяжёлым и слушалось с огромным трудом, а руки сыпались чёрным песком вместо того, чтобы дать опору. Перед глазами плыли мутные круги, смазывая и без того единообразную обстановку.
Где хозяева? Есть ли хозяева? Живы ли ещё хозяева или лежат холодеющими трупами в соседней комнате, как Ма, как младшая сестра? Никак не узнать. Ничего не поделать. Только и оставалось, что лежать на то ли деревянном, то ли ледяном полу и ждать, пока к телу подберутся крысы.
Криденс закрыл глаза, надеясь, что по божьей милости снова забудется и больше не проснётся, но сознание не покидало его. Он  хотел думать о хорошем, но и раньше-то не получалось найти хоть что-нибудь, а теперь…
Шмыгнув носом, юноша сказал себе, что никогда не стал бы убийцей по собственной воле. Сказал и тут же усомнился. По земле среди людей ходили дьяволы. Чудовища с доброжелательными лицами, тёплыми руками и словами, которые хочется слушать целую вечность. Чарующие искусители, видящие других людей насквозь и умело пользующиеся этим. Криденс повстречал одного из них. Дьявол заключил его в объятия, погладил по волосам и пообещал всё, о чём приютский сирота прежде и мечтать не мог. Как было отказаться? Вырваться и бежать прочь, никогда больше не приходя на тот злополучный проспект, к той треклятой подворотне? Не хватило бы сил. Бесхарактерный пугливый мальчишка не ровня дьяволу. Только кукла в его руках.
Время шло. Криденс потерял счёт. Он, недостойный, молил Бога о спасении и каялся в своих бесконечных грехах, но в голове то и дело всплывали не те, дурные, греховные мысли. Сморгнув, юноша смотрел не на серую стену, а из-за собственной спины через улицу, где по обыкновению появлялся волшебник. Персиваль Грейвс. Или другой, чьего имени не узнал. Каждый раз это было испытание. Бэрбоун должен был подойти сам, ведь волшебник не сходил с места. Как будто это была сделка, как будто он хотел, чтобы юнец чётко осознал, что всё происходит исключительно по его доброй воле. Словно знал будущее и предвидел, что мальчишка-обскур обвинит его, но потом, позже… поймёт, что собственные руки и помыслы совсем не чисты. И Криденс, словно зачарованный, переходил проспект, прижимая к груди листовки, которые в следующий миг забирали, буквально вырывали из рук, чтобы испепелить, едва двое сворачивали в проулок. В те моменты юноша был до полусмерти напуган и одновременно рад, как малое дитя. «Твоя мать ни о чём не узнает», - мягко, но настойчиво убеждал волшебник и не лгал. В этом – не лгал.
Теперь Криденс хотел получить всё то, что заслужил, якшаясь по тёмным подворотням с малознакомым колдуном и исполняя его сомнительные поручения. Да только Ма больше нет. Её глаза остекленели, а тело остыло. Некому прийти и наказать негодного мальчишку за всё, что он сотворил. Но это бы и не помогло. Больше – нет. Рубцы и ссадины, порезы и рассечения ничто для того, кто по сути своей скопищё перетёртой золы, тело, набитое вместо крови и внутренностей отработанным угольным шлаком. Раздери Криденс ногтями руки – он не почувствовал бы боли, а может и крови не увидел бы – только чёрный песок. Из него, казалось, ушло, вытравилось всё человеческое, кроме неподъемного груза грехов, прибившего к полу.
***
Прошёл час, а может – год. Бэрбоун в очередной раз кое-как разлепил веки и увидел своих палачей. Крысы высунули носы из нор, засверкали глазами поодаль. Собирались подойти. «Вот и всё, - обрадовался парнишка, даже улыбнулся приближающемуся освобождению, - недолго осталось».
На скором избавлении поставило крест обскури. Самую смелую обитательницу дома тьма сцапала первой. Звука не было, но тушку перекрутило спиралью вокруг собственного хребта, переломило поперёк. Воображение сделало остальное – дорисовало звучный хруст, выпучившиеся блестящие глазки, разинутую заалевшую пасть. Желудок свело, но он был пуст, и тошнота прилила ко рту пустой кислой жижей, полилась с губ сквозь сдавленный кашель. Покончив с нарушителем территории, магическая сущность отшвырнула трупик прочь. Криденс знал – крысы больше к нему не приблизятся. Отужинают собственным собратом, если охоту не отобьёт смоляная дрянь, растёкшаяся под шкурой, но дальше не сделают ни шага. Крысы – умные и хитрые звери. Они могут напасть стаей на собаку или кошку, на любого хищника, даже на человека, но не на обскури. Увиденного им хватит, чтобы понять, что оно - иное. Оно непредсказуемо и втройне опасно, потому что убивает не ради пропитания.
«Чем же я стал?..» - ужаснулся юноша, жмурясь, подбирая ноги, чтобы стать меньше, чтобы спрятаться от самого себя. Лежал так, пока по ушам не ударил звонкий девичий крик, крик маленькой сестрицы Модести. Как она оказалась рядом? Почему не убежала от него далеко-далеко ещё ночью? Обскур попытался вскочить или хотя бы повернуться на звук, но вместо этого бессильно распластался по полу, хватая ртом воздух, как рыба вне водоёма. Его била крупная дрожь.
Криденс понял, что на самом деле не слышал ничего.
Больше нельзя было верить. Он сам себя обманывал, выдумывал то, чего нет, и принимал за чистую монету. Жизнь ничему его не научила.
***
Крысы не вернулись. Как быть без них? Снова попытаться подняться? Возможно, получится, пока голова посветлела… и что потом? Идти некуда. Сдаться в полицию – сперва запрут, потом казнят или, что страшнее, станут ставить над ним опыты. Вернуться в «Общество противодействия магии» - замучают до смерти за то, что случилось с Мэри Лу и Частити, соберут на руинах приюта первый ведьминский костёр «Второго Салема» специально для него. Искать спасения у сирот – ещё одна бестолковая затея, им и без опасной волшебной твари тяжело живётся на свете. Выживать одному – хуже смерти.
Выхода не было. Оставалось только ждать гибели от голода. Это, конечно, будет ужасно. Долго. Больно. Мучительно. Заслуженно.
В волшебников Криденс больше не верил. В их мире ничем не лучше, чем в нью-йоркских трущобах. Там тот же бардак, те же кривотолки, то же безразличие, та же повсеместная ложь, но только под другой обёрткой. Даже покончить с обскуром не сумели – убить с первой попытки не вышло, ничего не переменится и со второй. Разворошат то, что наконец-то притихло, снова навлекут беду на город… многие погибнут, а Криденс останется с этим жить. Магия не была дьявольской силой, как проповедовала Мэри Лу, но и избавлением от всех напастей не была тоже. Никакое чудо не исправит содеянное, не вернёт рухнувшую накануне жизнь. О, Бэрбоун был готов отказаться от своих новообретённых знаний о волшебном мире, лишь бы его вернули обратно в приют. Он больше никогда не стал бы жалеть себя и недобро смотреть на Ма после порки, никогда не разрешил бы себе мечтать о лучшем, лишь бы убитые им люди вернулись к жизни. Но обратной дороги не было. Обратную дорогу отрезал Персиваль Грейвс. Или тот, другой.
***
Прошла, кажется, уже не одна ночь. По крайней мере, бывало время, когда темнота захватывала помещение полностью, стирая очертания немногой мебели – старого кресла и покосившегося столика. Криденс понял, что замёрз, когда после «ночи» в светлый час увидел свои посиневшие ногти, сразу за этим почувствовав крупную дрожь. Тело вспомнило, что оно ещё живое. Обскури тоже почувствовало неладное, зашипело над ухом, толкнуло под лопатки, но это не могло помочь согреться. Вечное забытье подбиралось ближе, дышало в затылок не то декабрьским, не то могильным холодом. Парнишка осознавал себя ясно и пытался как-то подняться, добраться до кресла, где было что-то похожее на старенький плед, но в следующий же миг начинал бредить, беззвучно шепча одними губами «не надо», и «пожалуйста», и «больно», и «останьтесь». Царапал ногтями лёд, который когда-то, кажется, и вправду был деревом. Проваливался в глубины памяти, где ещё оставалось тепло.
Было и кое-что похуже воспоминаний, от которых никуда не деться. Проклятый символ, зажатый в кулаке, уже без шнурка, но уцелевший, оставивший на коже если не новый шрам, то как минимум – заметный отпечаток. Нужно было заставить себя отшвырнуть амулет, подаренный самозванцем, но вместо этого рука сжимала металлический знак так крепко, будто это последняя ниточка, которая держит его, готового сорваться и упасть прямиком в пылающий Ад.
- Он обещал прийти, - в полубреду пробормотал Криденс, не слыша собственного голоса, - он обещал… несмотря ни на что… он обещал…
Мерзкие слова. Те, после которых хочется промыть рот с мылом или подставить ладони под ремень. Повторение прошлых ошибок. В углу зашевелились тени – комком серой крысиной шерсти, ребристыми бесовскими спинами. Трясясь не то от озноба, не то от страха, юноша проклинал себя за слабость. После всего он должен был ненавидеть этого человека. После всего он должен был желать волшебнику мучительной смерти, пусть это и совсем не по-христиански, зато в самый раз для грешника, коим Бэрбоун стал. Непозволительно ждать помощи от кого-то подобного. Но…
Он не мог разжать кулак и позволить амулету упасть.
Даже так – нельзя поддаваться. Нельзя. Не бывать новым сделкам с дьяволом. Магическая тюрьма сдержит, точно сдержит его, но и сбеги маг из-под ареста, явись в серый безмолвный дом, раскрой объятия – Бэрбоун откусил бы себе язык, лишь бы не дать ногам пойти за Персивалем Грейвсом следом. Обскури не должно достаться ему.

Бабушка учила его, что всегда надо протягивать руку дружбы. Даже если ее не примут. И теперь вот когда так и вышло, когда ни на одно из его писем не ответили, слугу даже не пустили в палаццо Пацци, а подарки вернули обратно, Лоренцо все таки набрался смелости чтобы явиться туда лично. Явиться и выяснить почему Ческо так с ним поступает. И пусть он прекрасно понимал, пусть и будучи мелким, что скорее всего все дело в его дяде, который от чего то просто ненавидел всю их семью, но ведь это не должно было отражаться на их дружбе.
Вообще Якопо казался ему каким то драконом из сказок, которые ему читала в детстве мама. Драконом, которого надо было победить и тогда мрачность и одиночество распадутся, как старые каменные стены, оставив после себя только воспоминания. И он шел его побеждать. Собственного дракона, которому просто не мог оставить своего лучшего друга.
Сбежать из под бдительного ока Марко было не просто. И вообще он не был до конца уверен, что именно сбежал, а не его отпустили чтобы "свои шишки набивал". Его воспитатель и старый друг деда Козимо вообще придерживался той мысли, что мальчишки все должны познавать на собственном опыте, и нечего держать их в тепличных условиях, что конечно не часто находило отклик у Контессины и Лукреции, которые предпочитали до поры до времени обойтись домашним воспитанием.
Но сейчас книги ему ничем не помогут, ни одна книга в мире не вернет Лоренцо друга. Именно поэтому он идет по улочкам Флоренции, стараясь не оглядываться и не снимать капюшон. Прекрасно же знает, что тогда вся иллюзия самостоятельности распадется в прах, если он увидит, следующего по пятам за молодым Медичи, Марко. Поэтому оставалось только идти вперед.
Подгоняемый собственными смешанными чувствами и желанием докопаться до истины он наконец то оказывается около палаццо, которое возвышается над ним будто большой и мрачный зверь. Башня дракона как она есть. Лоренцо глубоко втягивает носом воздух. Он смелый. Он сильный. И он сможет туда войти. Потому что рыцари из сказок всегда побеждают драконов и спасают... ну в сказках почему то всегда принцесс, но кто сказал что друг не так важен как принцесса. Принцесса Лоренцо была совершенно не нужна, а вот Франческо очень даже.
Слуга проводил его до внутреннего дворика и растворился совершенно незаметно. Здесь его пугало совершенно все. Такое ощущение, что призраки бродят по коридорам и отгоняют непрошенных гостей. Медичи ежится, пока никто не видит. Сейчас этим самым гостем был именно он. Но почему? Вряд ли Франческо будет не рад его видеть.
Время течет безумно медленно. Кажется он уже успел осмотреть все витражи и скульптуры, коих впрочем было не очень то и много, за исключением огромного коня, который по мнению Лоренцо хоть и был красивым, но особой культурной ценности не представлял. Мальчишка проводит пальцами по копыту статуи и морщит лоб.
Наверное он должен был как то предупредить о своем визите. Обычно же именно так и делают... Но тогда его бы точно не пустили, а Франческо все равно бы не ответил. Он ни разу не отвечал за последний месяц и вот настало время встретится лицом к лицу со своими страхами.
— Франческо! — он оборачивается на шаги, которые слышаться позади, с лестницы. Видеть друга конечно радостно, конечно он ждал этого, но внутри его грызет ужасное предположение.
А вдруг это не Якопо. Вдруг сам Франческо не хотел его больше видеть?.