Из ногтей сделанный
Был среди нас тот, кто шутить любил. Собирались, бывало, у костра, всяко веселее вместе сидеть, чем порознь, по камушкам, солнцем нагретым. Собирались, говорили, вечера проводили. Нухэрни все ладить любил, других разыгрывать. Много историй знавал, дедом его рассказанных. Выдумал их или нет – не знаю, но знаю, что верили. А он и рад, ему подспорье.

И что, не стыдился пугать?

Том наймаа! Большое дело! Пока ему смешно было, всяко любо других разыгрывать. И каждый раз он самого трусливого выбирал. Ходил вокруг костра, за спинами, историю свою рассказывая, по глазам бедняжку выискивал. Как найдет – ухватится, станет крепче нагнетать, то на ухо шепнет чего, то за плечо схватит, то замолчит вдруг, тенью рваной за спиной повиснув. Те, кто знал уловки – помалкивали, игру нельзя портить. Те, кто в первый раз – вздрагивали. Были, конечно, и такие, кто не верил. Мол, сказки все это. Выдумки. Мы таких особо не слушали. Раз не можешь сказке верить, то в голове у тебя беда. В голове.

Так что за история?

Рассказать? Страшная она.

Онтохо хэлэхэ! Онтохо хэлэхэ!

Так и быть, раз просите. С тобой поры уже больше сотни лет прошло, говорят, Города людей тогда еще на Горхоне не стояло, степи дикие, быки сытые, крови чаши полные, дети Боддхо вольные. Юрты славные, животы сытые. Хубуун от роду лет десяти любопытный по степям гулял, бед не знал. Все у него ладно – земля родная, савьюра руки, ветер южный. Нипочем ему беды, резвился, туров густую шерсть с колючек собирал, сестре отдавал, а та куклы плела. Чудные, косточки туда вшивала, словно живые получались. Глиной обмазывала, ребрышком глазки обводила. Веточку в руки, на шею – талисман. Вот и воин готов. Беда одна – совсем беззащитный. Придумала тогда эгэшэ, сестра его старшая, ногти собирать, а из ногтей тех скорлупу для шабар сэрэгшэ смастерить. Глиняный воин, сильный воин, крепкий, как матерь наказала. Вот и труд завершен был. Радовался мальчик игрушке своей дивной, везде с ней ходил, бегал по траве степной, ветрам назло крутился, подпевал, точно вьюрок – птичка такая. Хвастал всем: смотрите, вырасту – таким же сильным стану. Мечтал, маленький. И тут ему один эльбэшэн – колдун вроде, кто знает, бывали ли такие в ту пору... Посоветовал ему эльбэшэн воина своего к источнику, к Сугаг Хадугу принести, в воду окунуть, да оставить, а в следующую высокую луну выйти в степи, да в ладони сложенные три раза туром промычать. Но обязательно рог с собой взять, который самому и нужно вырезать, пока луна не поднимется. Рог тот защитой станет. На кого рогом укажет, того обидчиком заклеймит. Так мальчик и сделал. Принес он воина своего к священному источнику – а тогда Сугаг Хадуг священным был, опустил в воды и ушел. Усердно он над рогом своим трудился, душу всю вложил, наговаривал, гордился им очень. И вот луна высокая. Пришел он в степь, рог на поясе, давай три раза в ладони сложенные мычать, как сказано было. И тут из-под земли, из глины вырастая, воин его поднялся. Да не маленькой куклой, а высокой, ростом его выше головы на четыре. Но не обычным он был, а из ногтей. Все тело гнущееся ими покрыто, а внутри – кости бычьи, глиной вымазанные, выкрашенные. И не веточка в руках его вовсе, а копье вострое. Радовался мальчик. Защитник ему. Товарищ, игр каких род еще не знал. И если днем его кто обидит, то утром того нет уже. Кожа одна остается снятая. Косточки все до одной вынуты, каждый ноготок вырван. А тело – тело степь прибирает, Сугаг Хадуг в свои воды впитывает. С тех пор прозвали степняки воина этого Хюмхан – из ногтей сделанный. Но недолго так продолжалось. Чем больше впитывал он в себя костей чужих, тем злее становился, чужим делался. И уж не знаю, как так вышло, но думаю, что эльбэшэн злой беду подстроил – потерял мальчик рог свой. И вот в следующую ночь вышел он в поле, позвал своего воина... Но не признал он в нем друга своего. Озлобился Хюмхан. И сказал тогда сэрэгшэ ему: «Ты, эжэн, хозяин мой, из бычьей шерсти меня сотворил. Ты, эжэн, хозяин мой, меня в источнике возродил. Ты, эжэн, хозяин мой, чужой кровью меня напоил. Но нет у меня, эжэн, ни друзей, ни родных, разве не достоин я награды за труды свои?». И решил воин глиняный, что пора ему вместо мальчика жизнь жить. Он его кожу себе примерил, а скорлупу из ногтей взамен оставил. И не мог хубуун маленький возразить ему, ведь не было рога у него с собой. Вот так и вышло, что теперь он Хюмханом стал. Стенал и плакал, скучал по родным своим. Каждую ночь в полях выл, а как увидит чью-то юрту, так руку туда свою просовывает и тянет жалобно: «Дайте хлебушка». И кто не давал, тот смерть свою встречал – питался он ими, скупыми, жадными.

Жуть какая!

И вот нухэрни эту историю каждому рассказывал, а ночью свою руку облепливал глиной да костьми и в юрту просовывал, пугал. Все, конечно, начинали спешно хоть крошку искать, лишь бы откупиться. Давали – он и уходил. Пока в одну из ночей особенно темных не просунул он руку в юрту снова, не попросил: «Дайте хлебушка», а ему на плечо не легла ладонь чужая, костлявая да белесая, а голос хриплый не спросил: «А тебе мой хлебушек зачем?».
Вот он бежал без оглядки до самого Города. Уж не знаю, подшутил ли над ним кто, но больше он эту историю никогда не рассказывал.
«Угы шамда юундэ минии хилээмэн?» – а тебе мой хлебушек зачем? Так он говорил.